И вот что еще очень существенно. Предоставленные своему возрастному кругу, вне заботы и направляющей руки взрослых, поразительно же мы самоорганизовывались! Договаривались – и играли в прятки, салки (на Урале они у нас назывались «ляпки»), «двенадцать палочек», в войнушку или «Чапая» так уж непременно, и еще в лапту играли, в том числе «круговую», если удавалось раздобыть теннисный мячик – в «чижика». «Чижик» – деревяшка с заостренными концами – имелся в кармане у каждого уважающего себя мальчонки, и каждый хотел, чтобы играли непременно его изделием, которое он в урочный час выстругал личным перочинным ножичком. Именно двор делал нас самостоятельными, способными не просто занимать себя, но принимать решения. Смешно, кажется, что за решение: в «двенадцать палочек» играть или в какой-нибудь «штандар», – а вот однако же и не смешно: детская игра, известное дело, – обучение будущей взрослой жизни.
Конечно, жизнь во дворе никого не предохранила от жизненных ошибок, порой роковых, с возрастом дворовые игры становились все рискованнее и опаснее, порох появлялся в наших карманах, самодельные пистолеты, а у кого невесть откуда и кастет с наладошником – тут уже взрослой направляющей руке должно было вмешиваться в подростковую дурь со всей безжалостностью. Но я сейчас о более ранней поре, о дворовом детстве. Оно было открыто всем ветрам, распахнуто вовне, ты жил благодаря ему как бы в модели будущего взрослого мира – между тобой ребенком и тем, кем предстояло стать, не было непроницаемой перегородки, которая так явственна между нынешним ребенком и взрослой жизнью. Которую, вступив в нее, он, случается, так и не в состоянии оказывается преодолеть, застревая в подростковом возрасте на вечные времена.
Или это я ошибаюсь? Может быть, это просто возрастное сокрушение по ушедшему и безвозвратно исчезнувшему?
Ваш,
Анатолий Курчаткин
