Вошедшим в него на середине перегона девушкам было лет по семнадцать. Во всяком случае, не больше восемнадцати. В руках у них были скрипки. Они остановились у двери, изготовили скрипки для игры, зажав их своими юными, свежими подбородками, поднесли смычки к декам, взглянули друг на друга – и Боже, каким воплем разразились их замечательные, обещавшие ласку самому взыскательному слуху инструменты. Девушки играли что-то классическое, по всей видимости, из своего школьного репертуара, но как же скверно они играли! Было тому причиной «помещение» – не слишком подходящее для звуков скрипки – или их мастерство? Все же, скорее всего, последнее. Девочки были явно не большие профессионалки. И далеко не первые ученицы в своей музыкальной школе.
Мы с Верой сидели едва не под ними, и весь этот визжащее-кошачий концерт обрушивался на нас во всей полноте своих децибел, не ослабленных расстоянием хотя бы в несколько метров. Отыгравши одно произведение и сделав небольшую паузу, юные музыкантши снова переглянулись и приступили к исполнению второго.
Девушки явно претендовали на вознаграждение. Собственно, ради него они и шли по электричке от вагона к вагону. Но вознаграждения ли они заслуживали, подвергнув наши уши не услаждению, а испытанию? Один наш приятель-англичанин, когда, помню, мы ходили с ним по Лондону и там то на одном углу, то на другом играли музыканты, странным образом одним кидал денежку, а другим, извините, нет. Я спросил его о принципе. Принцип оказался в высшей степени эстетический. Кто плохо играет, тем я не подаю, ответил он.
Согласно этому принципу никакого вознаграждения эти две скрипачки не заслуживали. Но, с другой стороны, была же у них какая-то нужда в деньгах, что заставила их вот так ходит по вагонам и играть! Нам неизвестная нужда, однако, несомненно, – нужда, иначе что бы они это делали! И все-таки они не клянчили деньги, а работали. А уж в воле их слушателей, независимо от того, кому понравилось, кому нет, было заплатить им за работу или не платить. А если рассматривать этот акт все же как милостыню, что же: милостыня всегда угодна Богу. И не стоит рассуждать, как, каким образом она будет использована. Твое дело – подать.
Девушки закончили наконец свои душераздирающие пассажи и с бравыми улыбками пошли вдоль рядов собирать дань. И что же, многие им подавали. Не половина, нет, поменьше. Ну, может быть, четверть тех, кто заполнял вагон.
Подали и мы. Хотя наше вознаграждение было совсем не за игру. Думаю, и большинства других, что вознаграждали их, исходили отнюдь не из эстетического принципа.
Хотя, если бы музыканты пошли через вагон один за другим, косяком, возобладал бы именно он.
Ваш,
Анатолий Курчаткин
